Ольга Жердева

«Магда» Майкла Ардитти, Плохой театр, Санкт-Петербург, реж. Дмитрий Крестьянкин и «Конармия. Темная версия», театр «Молодой человек», Ижевск, реж. Андрей Опарин — на фестивале «АртМиграция-2019»

Фестиваль молодой режиссуры «АртМиграция» 2019 года, помимо прочего, затронул интересную тему неудобных текстов и прогнозов на их дальнейшую жизнь. Неудобные тексты — это такие, которые способны, если не кардинально поменять привычные представления об исторических событиях, то хотя бы заставить читателя (а потом и театрального зрителя) на минуту задуматься: а что если общепринятое белое — это совсем не белое? И, соответственно, наоборот. Когда шаблоны рвутся и идеалы рушатся, это, знаете ли, больно, и заставляет особо чувствительных заводить шарманку про «запретить» и «нас оскорбили».
В программе фестиваля были представлены два спектакля по неудобным текстам. Первый текст — «Магда» Майкла Ардитти, история о том, что чудовища Третьего Рейха тоже были людьми — современный, но российскому театральному зрителю почти неизвестный. Второй — «Конармия» Исаака Бабеля — успел пройти через резкую критику, цензуру, годы забвения и стал классикой, которую уже ни в чем невозможно обвинить.

«Конармия. Тёмная версия»
Второй неудобный текст, прозвучавший на «АртМиграции», — «Конармия» Исаака Бабеля. Сборник рассказов «Конармия» был опубликован в 1926 году и произвел эффект разорвавшейся бомбы. Писателю не простили развенчания мифов о героях-красноармейцах и революции как всеобщем благе. Итог известен: обвинение в антисоветской заговорщической террористической деятельности, шпионаже, арест, пытки, расстрел и забвение. И возвращение имени Бабеля в советскую литературу в 1956 году. Вместе с «неприемлемым стилем» и «сверхнахальной клеветнёй». Режиссёр Андрей Опарин перенёс «неприемлемый стиль» Бабеля в постановку «Конармии» ижевского театра «Молодой человек».
Тёмная сцена максимально обнажена: там, где полагается быть боковым кулисам, грудами свален реквизит. То ли монтировщики недоглядели, то ли изначально спектакль был рассчитан на меньшую площадь, а может, вообще не на сейчас и не для нас всё это приготовлено. В углу сцены девушка в будёновке тихо наигрывает на гармошке, словно аккомпанирует собственным мыслям, будто бы нет ни зрителей, ни беспорядка за кулисами...
Между тем, из темноты выезжает огромный белый экран и демонстрирует несущийся неведомо куда табун лошадей. Вдоль сцены тихо бредёт тоненькая девочка с большим чемоданом. Экран торопливо отъезжает, освобождая ей место, и вдруг перегораживает сцену наискосок. Дальше идти некуда. Девушка в будёновке растягивает меха гармони, высверливая зрителям барабанные перепонки долгой визгливой нотой. И это тоже лишь прелюдия, почти вежливое предупреждение о том, что на ближайшие два часа словосочетание «зона комфорта» лучше забыть.
Девочка с чемоданом (Евгения Федотова) оказывается Исааком Бабелем (он же Кирилл Лютов), а гармонистка в будёновке (Алина Опарина) — Афонькой. А потом — гусем, убийство которого отыгрывается взрывом воздушного шарика, наполненного красными и белыми перьями. И снова Афонькой. А потом — гротескным Гедали на стремянке, прикрытой длинными полами лапсердака. Она же будет голосом Курдюкова и барином Никитинским. Кстати, красный генерал и Матвей Павличенко — тоже женщина, заслуженная артистка Удмуртии Валентина Радионова. Менять пол героям — это, конечно, не ново, но на общую задачу «сделать зрителю некомфортно» этот приём работает отлично.
Единственный мужчина в «женском батальоне», Евгений Романов, играет всех коней и всех женских персонажей, всех униженных, оскорблённых, безвинно пострадавших. Играет утрированно, нарочито комично, хотя, право же, смеяться там вовсе не над чем. Однако не смеяться не получается.
Все два с лишним часа на сцене творится форменный хаос с летящими во все стороны перьями (они и кровь, и солдатская каша), планшетной белоглазой куклой Курдюкова, медными трубами, превратившимися в оружие, огромной гипсовой головой лошади, льющейся водой, белой пудрой, густо осыпающей героев, песней про коня, исполненной под контрабас, телевизором, транслирующим сюжет о захвате украинских моряков, пощёчинами, нарисованными помадой. И вездесущим лютовским чемоданом, которому для полного соответствия происходящему хочется оторвать ручку.
Спектакль постоянно испытывает нервы зрителя на прочность, выбивает из равновесия, сознательно провоцирует и возмущает. И даже в самых аккуратно (в сравнении с остальными) выстроенных сценах, которые являются почти добуквенной иллюстрацией бабелевских новелл, находится место то для шутки про защиту революции сиськами, то расстрелу из медной трубы, то ведьмацкими скачкам верхом на палках.
И уже хочется принять правила игры, поскорее согласиться со всеми условностями, чтобы подключиться, перестать отмечать всё, что царапает, возмущает, не стыкуется с логикой и здравым смыслом. Но если военный корреспондент Лютов не может, как ни старается, стать частью революции и обрести хоть какое-то подобие гармонии, то и зритель будет вынужден переживать бесконечный «лютов кошмар» со смешавшимися в кучу конями и людьми.
И только во втором акте, когда сверхсерьёзная Евгения Федотова выпадает из образа Лютова, срывается на истерику, окончательно доламывает и четвёртую стену, и конструкцию спектакля, когда вместо текста «Конармии» звучит рифмованная биографическая справка Бабеля, а в раскрытый чемодан, как в свежую могилу, каждый герой бросает горсть перьев, паззл вдруг складывается. Всё, что раздражало и отталкивало, становится логичным и понятным. Стоило прорваться через пух и перья, мокрые майки, цитирование и карикатуры, чтобы найти очень простой ответ: революция и гармония несовместимы, здесь не может быть понятия «нормальность» и пытаться проживать и показывать всё слишком серьёзно — кратчайший путь в комнату с мягкими стенами. Только так, через абсурд, шабаш и фантасмагорию, можно передать то, то происходит в сознании творческого человека, мир которого необратимо рушится, а он сам — и часть силы, которая его разрушает, и летописец, старательно фиксирующий творящуюся на его глазах и его руками новую историю. Историю, которая уничтожит самого летописца.